Мухин С.В.

Умение летать не было их единственной особенностью. Они вообще были необычны и непонятны. Хотя что может быть непонятного, если они вели жизнь, ничем не обременённую? У них не было забот, так как не было необходимости беспокоиться о пропитании, которое каждый день получали в избытке от огромного светила, такого яркого и тёплого, как и они сами. Самым сложным в их жизни было пережить ночь. В это время суток они собирались в кучу, но всё равно мёрзли, нигде не находя тепла. В их мире отсутствовало то, что позволило бы строить дома и производить одежду. Они жались друг к другу, пытаясь согреться, забираясь как можно глубже в кучу себе подобных, но всё равно мёрзли, и это было для них так мучительно, что каждый раз они с тревогой смотрели как то, что их греет и даёт пищу, пряталось за высокой горой. Некоторые из них были покрыты короткой жёсткой шерстью, превосходящей по плотности те редкие волоски, которые были у большинства, но и они не могли противостоять холоду в течение всего того времени, пока длилась ночь. Они попеременно менялись местами, выставляя наружу то практически нагое тело, то волосатое, понимая, что без этого они быстро вымрут.

В светлое время дня они разбредались по всей своей территории и лениво лежали, греясь и периодически совокупляясь. Их потомство появлялось очень быстро и безболезненно, но очень часто и погибало от переохлаждения, не успев насладиться той жизнью, которую они вели. Никто не следил за новыми членами общества, которые были предоставлены сами себе с самого момента своего появления. Никто не переживал, если вдруг случалось несчастье и тишину ночи пронзал последний крик случайно заблудившегося. Когда восходило солнце, и все оставшиеся в живых разбредались по территории, им попадались те, кто не пережил ночного холода. Однако их тела не лежали долго, а просто испарялись к заходу солнца. Смерть была частью их жизни. Она настигала их даже тогда, когда, казалось, не было причин для этого. Смерть приходила извне и изнутри, поражая своей случайностью. А светило было для них всем. Оно давало им пищу, лечило, защищало. Днём они поправлялись, становились толще, а вот за ночь постепенно начинали сжиматься, не получая той пищи, которая шла к ним вместе с лучами солнца.

Когда он появился на свет, то в первую же ночь, прячась от холода, залез в небольшую расщелину, в которую трудно было попасть взрослому. Он почувствовал в ней спасение ещё днём, когда ощутил идущее из неё тепло. Снаружи холодало и холодало, и он всё глубже и глубже забирался в это узкое, но спасительное место, из глубины которого шло тепло. Так прошла его первая ночь, а с восходом солнца, выкарабкавшись наружу, очень удивил всех своих собратьев цветом, который приобрёл, сидя в расщелине - он был весь чёрный. Но зато это обстоятельство очень сильно помогло: когда с заходом светила все начали мёрзнуть и стали сбиваться в кучу, он долго не ощущал потребности во внешнем тепле. Тёмный цвет его кожи позволял дольше сохранять накопленное за день тепло. Но так не могло долго продолжаться, и скоро наступил момент, когда спасительная щель перестала вмещать его.

Это произошло так внезапно, но в то же время так предсказуемо, что его это особо не удивило, и он лишь констатировал факт, что ему теперь придётся поступать так же, как и остальным. Но после первой же ночи без нормального отдыха, к которому привык, находясь один в расщелине, он решил найти место и для себя нынешнего. Он, как и все, немного умел летать. Его сородичи редко использовали эту способность, как, впрочем, и он сам - для этого просто не было необходимости. Но теперь, лишившись ночного комфорта, он был вынужден напрячь все свои способности, чтобы попытаться вернуть то, что, казалось, было его неотъемлемой частью.

Он осторожно поднялся с восходом светила так высоко, как только позволяла ему его способность, и огляделся. Вокруг него, насколько хватало взгляда, лежала абсолютно ровная поверхность, искажённая несколькими возвышенностями уходящими куда-то вверх, окружённая со всех сторон сгустками чего-то непроницаемого. Прежде всего он отправился в сторону горизонта и обнаружил, что та ровная поверхность, где они обитали, имеет границу, оканчивающуюся резким обрывом, уходящим в непонятную серую пелену. Он двигался вдоль этого края и в итоге через несколько дней понял, что их мир ограничен той территорией, которая была видна ему с высоты. От этой границы веяло холодом, и тогда он попытался двигаться вверх, туда, куда поднималось светило, когда от него исходило наибольшее тепло. Но он не мог взлететь так высоко, чтобы добраться до верха этих громад, возвышающихся на абсолютно гладкой поверхности.

Он мучился несколько дней, пытаясь достичь нужной точки, но не хватало ему способности, не хватало выносливости. В одну из таких попыток он, почувствовав усталость, стал быстро снижаться и ещё немного, и разбился бы, если бы из последних сил не попытался вновь взмыть - но это слишком сильно сказано - в небо. Когда он плавно опустился, то ещё долго сидел и успокаивался, понимая, что мог умереть. Это ему запомнилось навсегда, и тогда ему пришла мысль, что нужно изменить тактику и попробовать подниматься вверх с перерывами, отдыхая на каждом выступе, благо их было немало в этой высившейся громадине. Это простое решение принесло свои плоды, и уже вскоре он научился подниматься на такую высоту, которую никто из его собратьев никогда не покорял, да и не был способен достичь.

Подъём помог ему освоить технику спуска, которая также совершенствовалась день ото дня. Распределение сил дало возможность спускаться с той высоты, на которую он поднимался в течение всего дня, за один раз. На самой вершине он нашёл то, что искал - тепло. И теперь не было необходимости жаться вместе с другими в кучу, чтобы согреться в холодное время суток, да и день для него начинался раньше, а заканчивался позже. Он перестал спускаться к другим, лишь иногда навещал сородичей для совокупления, тщетно надеясь, что его потомство будет похоже на него, да и просто для того, чтобы окончательно не сойти с ума от одиночества. Он предпринимал попытки обучить их искусству полёта, но им это не требовалось. Его загрубевшая, почерневшая кожа да волосяной покров, местами выпавший, а местами затвердевший, сильно отталкивали, а ему было скучно. Он понял, что то, чего он достиг, позволяло ему беззаботно жить до конца своей жизни, но ему хотелось большего.

Он всё чаще с высоты своего существования смотрел на границу среды обитания. И этот край пугал и в то же время притягивал, не давал покоя. Он манил, как манит мечта. Почему-то казалось, что там спасение, но было понимание, что это может стать концом. Он стал часто ходить к краю, парить над ним, но ощущая холод, инстинктивно быстро возвращался на твёрдую почву. Он уходил, но возвращался вновь и вновь, отлетая от своего мира, слегка опускаясь вниз, пытаясь найти хоть какие-нибудь выступы, неровности на отвесной поверхности, позволившие бы ему, как и в случае с горой, подняться вверх, если он обессилеет. Но тщетно - стена была абсолютно гладкой, и нечего было и думать о том, чтобы суметь вернуться. Тогда он стал тренироваться, пытаясь как можно дольше удерживаться в полёте с горы, на которой жил в последнее время. Он растягивал и растягивал то удовольствие, которое получал от парения над землёй.

И вот в один момент он понял, что пора. Пришло время бросить всё то, что составляло его жизнь, его память. Он в последний раз навестил своё племя и с первыми лучами такого родного и такого нужного ему светила смело ринулся вниз, понимая, что по-другому нельзя, что обратного пути не будет, и что, возможно, это конец...

Участи в конкурсе малой прозы "Белая скрижаль-2013" в номинации "Свободная тема".